Реувен МИЛЛЕР
Теперь уже и ярый обвинитель еврейства, пожелавший выдать себя за сохранителя христианских детей от изуверного неистовства, покусившийся, негодными, впрочем, средствами возвести средневековую невежественную басню на степень историко-богословского исследования, Лютостанский говоит: «Обычай употребления крови, не составляя вовсе религиозной принадлежности целого еврейства, составляет религиозную особенность невежественных фанатических талмудистов-сектантов». «Обряд этот, — говорит Скрипицын в своей записке, — не только не принадлежит всем вообще евреям, но даже без всякого сомнения весьма немногим известен. Он существует только в секте хасидов, но и тут он составляет большую тайну, может быть, не всем им известен и, по крайней мере, конечно, не всеми хасидами и не всегда исполняется. Польша и западные губернии наши, служащие со времен средних веков убежищем закоренелого и невежественного жидовства, представляют и поныне самое большое число примеров подобного изуверства, особенно, губерния Витебская, где секта хасидов значительно распространилась».
По поводу мнения Скрипицына я прежде всего должен заметить, что покойному директору департамента иностранных исповеданий, ведающему делами евреев, подобало бы знать, что секта хасидов появилась между евреями лишь около половины прошедшего столетия и распространилась постепенно в Литве, Польше и Галиции, а обвинение евреев в употреблении христианской крови возникло в Западной Европе уже с двенадцатого века. Далее, если Польша и наши западные губернии служат убежищем невежественного жидовства, как выражается Скрипицын, и представляет большую часть примеров изуверского умерщвления христианских детей, то не следует забывать и того, что эти же местности населены и другими племенами: русским, польским, литовским, которые в низких социальных слоях не представляют также высокой степени образования и культуры и которые наравне с евреями ждут просвещения от интеллигентных своих единоплеменников. Если невежественная масса еврейства способна, по мнению Скрипицына, представлять пример невежественного изуверства, то другая, не менее невежественная масса населения способна верить таким примерам со сказочным характером и в своей наивной вере давать суеверные толкования событиям, возбуждать подозрения и обвинения, которые отвергают здравый смысл и просвещенный взгляд, как невежественные и неоправдываемые критически проверенной действительностью.
«В убийстве христианских детей, — говорит Лютостанский, — обвиняет евреев не один народный голос: они неоднократно обвинялись в том и перед судом. В большинстве таких случаев собственного их сознания не было, несмотря ни на какие улики; но были однако же, и такие примеры, что евреи сознавались сами, обличали своих родителей и родственников и потом, сознав свои религиозные заблуждения, принимали крещение».
Что касается до ссылки на обвинительный народный голос, то не мешает помнить, что этим голосом надобно пользоваться с разбором, отличая в нем истинно народное, разумное, плод здравого смысла и понимания, от чужого, навеянного, предрассудочного и суеверного. Иначе с голоса народного пришлось бы усвоить много суеверий и несообразностей. Что касается до указаний на судебные производства, то прежде всего я бы хотел обратить внимание на следующее. Страшным, кровавым заревом костров со многими тысячами погибших на них освещена история процессов о ведьмах, колдунах, чародеях, волшебниках, сознавшихся и уличенных в чародействах, в сношениях с нечистой силой, в порче людей сверхъестественными средствами, в чернокнижестве и других мистических преступлениях. Куда девались теперь эти преступления? Они угасли вместе с кострами, освещавшими их, вместе с судами, их судившими. А ведь это были суды Святой Инквизиции, творившие суд во имя и славу Божию, мнившие своими приговорами приносить службу Богу. Судебные приговоры не возвели суеверия на степень истины; они только доказали, что суеверие порождало и питало эти самые приговоры.
Я не могу входить в разбор всех случаев судебных приговоров, приводимых в доказательство употребления евреями христианской крови. Но к чести русского судопроизводства, даже и дореформенного, следует сказать, что наши обвинители могут указать только единственный случай обвинительного приговора, в котором, впрочем, вопрос об употреблении крови устранен. Прочие случаи подозрения против евреев или не выходили из сферы сплетен, не доходя до суда, а нередко будучи даже категорически опровергнуты, или оканчивались оправдательными приговорами…
[Далее П.А Александров анализирует велижское и саратовское дела по обвинению евреев в убийстве христианских детей, слушавшиеся в середине XIX века, развалившиеся в суде и окончившиеся оправданием оклеветанных подсудимых.]
… Государственный совет признал, что показания доносчиц, заключая в себе многие противоречия и несообразности, без всяких положительных улик или несомненных доводов, не могут быть приняты судебным доказательством против евреев и составляют ничем не подтвержденные изветы, за которые доносчицы подвергнуты наказанию.
… Откуда, говорят они (обвинители евреев), эти одинаковым образом и умышленно искаженные трупы маленьких детей? Почему находят их там только, где есть евреи? Почему это всегда дети христиан? И, наконец, почему случаи эти всегда бывали исключительно во время или около пасхи? Как объяснить, что могло побудить кого бы то ни было к бессмысленному зверскому поступку, если это не какая-либо таинственная каббалистическая или религиозно-изуверская цель?
Отчего, переспрошу я в свою очередь, происходит то, что доносчики и уличители евреев, являясь в таком качестве добровольно, заявляя искренне желание открыть истину, показывая иногда даже раскаяние в своем соучастии в уличаемом ими преступлении, дают на следствии то и дело разноречивые, а иногда и прямо противоречивые показания?
Отчего масса подробностей в их показаниях оказывается очевидной и категорически опровергаемой ложью? Откуда в их разъяснениях, наряду, по крайней мере, с вероятным и возможным, является масса невероятного и недопустимого, очевидно выдуманного и ложного? Отчего обыкновенно только после многих передопросов и очных ставок, после многих усилий и разъяснений, сглаживания противоречий и устранения очевидных несообразностей оказывается возможность остановиться на чем-нибудь существенном?
Отчего эти доносчики и уличители — всегда люди, которым терять нечего, люди самой нехорошей репутации? Отчего эти многочисленные, беспрестанно меняемые оговоры — то утверждаемые, то отрицаемые и объясняемые или запамятованием, или ошибкой?
Эти вопросы напрашиваются сами собой при чтении дел [...] и разгадку найти нетрудно. Были выгоды в обвинениях евреев в средние века, есть они и в наши дни. Ребенка убивает и увечит тот, кто делает потом донос. При изувечивании держатся обыкновенно тех классических внешних признаков, понятие о которых держится в рассказах народных.
Доноситель, по-видимому, сам себя предает правосудию, но это только по-видимому. В сущности себе он отводит весьма скромную долю участия: он обыкновенно случайный свидетель преступления под влиянием угроз и страха согласился вывезти и скрыть труп [...] но теперь, под влиянием угрызения совести решается все открыть правосудию и выяснить дело. Раз он попал в роль разъяснителя дела, — его цель достигнута и карьера сделана. Теперь он — сила, человек великого значения. От его слова теперь зависит судьба многих. Теперь его бессовестный в глаза брошенный оговор может заставить дрожать человека сильного, считавшего его до сих пор ничтожеством. Теперь этот человек будет раболепно смотреть ему в глаза, заискивать в нем, ублажать, довольствовать. Сам доноситель в остроге. Но что для него острог? Кому — тюрьма, а ему — родной дом. Он, пожалуй, и жизнь-то увидел с тех пор, как попал в тюрьму в качестве доносителя по важному делу. И смотритель тюрьмы относится к нему с почтением: не простой ведь воришка — генерал от преступления. И следователь ценит его как человека, нужного для дела, которое воспламенило следователя своей грандиозностью. А в перспективе за собственное умеренно себе отмежеванное участие в преступлении — смягченное наказание, ввиду заслуг, оказанных по раскрытию преступления…
Простите, господа судьи, я, быть может, злоупотребляю вниманием вашим. Но ввиду того высокого общественного значения, которое должен иметь настоящий процесс, первый гласный процесс по обвинению такого свойства, я желал бы исполнить долг мой не только как защитника, но и как гражданина, ибо нет сомнения., что на нас, как общественных деятелях, лежит обязанность не только служить защищаемых нами, но и вносить свою лепту, если к тому представляется возможность, по вопросам общественного интереса. Я, впрочем, не буду многословен и хочу сказать только несколько слов о состоятельности других доказательств обвинения против евреев в употреблении христианской крови.
Люди, хорошо знакомые с еврейской литературой, даже те из них, которые враждебно относятся к иудейству, пересматривали всевозможные еврейские книги, взвешивали самые ничтожные изречения в них с целью обличения евреев, и все-таки не нашли ни малейшего намека на то, что евреям дозволяется употребление крови для какой-нибудь религиозной или врачебной цели. Показания свидетелей, на которых опираются, опровергаются множеством крещеных же евреев, называющих обвинение в употреблении христанской крови клеветой и наглой выдумкой. К числу последних принадлежат лица, занимавшие по принятии святого крещения высокие посты в иерархии римско-католической церкви, и люди с высоким научным образованием. Это говорю не я; это говорит профессор Хвольсон; это говорит в своей рецензии на книгу Лютостанского русский протоиерей Протопопов, который, конечно же, не может быть заподозрен в угодливости еврейству.
На какие же, однако, литературные и ученые авторитеты опирается в своем обвинении Лютостанский? Монах Неофит, Серафимович и его воспроизводитель Цикульский, унтер-офицер Савицкий, Федоров, крещеный еврей Грудинский, Мошка из Медзержинца, работница Настасья, солдатка Терентьева, Максимова. Вот, кажется, все его авторитеты.
Относительно монаха Неофита трудно решить, говорит Хвольсон, был ли он в самом деле крещеный раввин или назвался крещеным раввином и монахом для того, чтобы придать более веса своему произведению.
Серафимович находился в сумасшедшем доме, составил басню о своем чудесном исцелении и, найдя себе, благодаря этой басне, гостеприимный уголок в стенах монастырской обители, написал сочинение против евреев, ссылаясь на Талмуд, столь мало ему известный [...] что он дает его трактатам вымышленные заглавия и цитирует параграфы, тогда как Талмуд вовсе не делится на параграфы. С беззастенчивой развязностью Серафимович уверяет, что одни литовские евреи употребляют ежегодно 120 штофов крови и что он сам, будучи еще раввином, заколол одно христианское дитя ударом в бок, откуда вытекла осьмушка крови, белой, как молоко. Если с этими 120 штофами ежегодной надобности крови сопоставить показание одной свидетельницы по саратовскому делу, говорившей, что за бутылку крови было прислано евреям шесть миллионов из Волынской губернии, вы поймете, во сколько должно обходиться литовским евреям удовлетворение одной из религиозных потребностей…
[Далее П.А.Александров подробно комментирует характеристики личностей доносителей по аттестации самого Лютостанского. Это сплошь — уголовные элементы, проститутки и пьяницы, «верные слуги за деньги и водку».]
… Немного прибавляют к этим авторитетам и разные свидетельские заявления тех принявших христианство евреев, которые меняли свою религию не вследствие искреннего убеждения в правоте христианства, а ради избавления от предстоящего наказания, тех или других выгод или просто потому, что им все едино было оставаться негодяями и бездельниками, как в еврействе, так и в христианстве, в которых ровно ничего не потеряло еврейство и не приобрело христианство.
И на таких авторитетах хотят утвердить существование кровавого дела. Такие авторитеты противопоставляются людям науки и религии. Мало того, по таким авторитетам хотят устанавливать догматы. Когда рассуждавшие об умерщвлении евреями детей встретились с весьма естественным вопросом, отчего евреи, умерщвляя ребенка и оставляя на нем очевидные знаки своего изуверства, вроде обрезания, кровоточивых ран и прочее, не скрывают подобных трупов, к чему они имеют все средства, будучи солидарными между собой, а напротив, как будто нарочно выставляют их напоказ в таких местах, где их тотчас же находят, то один из авторитетов, Мошка из Медзержинца, объяснил, что это противно их вере и что по требованию религии убитого младенца нужно выкинуть или пустить на воду, а не зарывать, а Настасья присовокупила, говорит Лютостанский, что еврейка — хозяйка ее — сказала ей, что если бы предать труп земле, то все евреи погибли бы.
Если Мошку и Настасью считать хранителями догматов, хотя бы и сектантских, то можно составить такую догматику, перед которой, пожалуй, сконфузятся и самые беззастенчивые обвинители еврейства. Средневековое суеверное предубеждение, порожденное и поддерживавшееся варварством и невежеством, стоившее многих жертв и стаданий для еврейского племени, покончило в Западной Европе свое существование при свете истины, просвещения, цивилизованности и гласности. Оно живет еще, оно, надеемся, доживет свой век у нас. Оно держится в тайниках того же породившего его невежества и добродушного легковерия, доступного всему фантастическому странному, необычайному; оно поддерживается корыстным обманом, оно питается непроверенными слухами, не знающими и не хотящими знать своих оснований; оно существует еще, благодаря архивной и канцелярной тайне судебных разбирательств [...] оно повторяется от времени до времени теми, кто не хочет знать критики, проверки и для кого создать обвинение — значит уже доказать его…
Суеверие живет, благодаря только глупости и наглому обману, но оно должно перестать жить.
Тяжелое время пришлось пережить девяти несчастным подсудимым, отцам и детям, вместе перенесшим долгие месяцы тюремного заключения, тяжкого обвинения, непосильного спора за свою невиновность, борьбы за право оставаться тем, чем они родились. Тяжело пережитое несчастье, но оно, не сомневаемся, будет искупительной жертвой, полной благих последствий. Несколько дней, и дело, которое прошло перед вами в живых лицах, станет достоянием всей читающей России. Много поучительного оно представит русскому общественному мнению.
Встанут в своих арестантских халатах эти страдальцы тюрьмы, выдвинется эта тень 60-летнего старика, вместе с сыном разделяющего тяжкое несчастие, запечатлеются в памяти эти «изуверные» последователи легально свободной и нелегально презираемой религии. Пройдут и «люди свободы», судом не опороченные, прокурором не заподозренные, к следствию не привлеченные, — люди христианства — религии мира и любви; откроет шествие отец, принесший сюда на суд тяжкое горе о погибели своего ребенка, но отец, который из погибели этого ребенка задумал извлечь приличную выгоду и, смотря на 6-летнее дитя, как на подспорье в хозяйстве, оценил его в 1000 рублей. Увидят эту старуху-бабку, со вздохами прижимающую к груди рубище своей погибшей внучки и без вздоха, без сожаления, без сострадания к чужой судьбе говорящей наглую ложь о виденных будто ей порезах на ногах трупа. Пройдут и мать, и сестра умершей, повторяющие без совести ту же ложь, лишь бы помочь своему отцу и мужу получить желаемую выгоду ценой осуждения людей, в невиновности которых они сами не имеют повода сомневаться. Пройдет и серия самых достоверных лжесвидетелей, готовых помочь своему собрату, обобрать несчастного при счастливой удаче и которые по несчастью оказались очень глупы, чтобы не обнаружить лживости своих показаний.
Увидит русское общественное мнение, к каким последствиям приводит легкомысленное отношение к басням, питающим племенную рознь и презрение к религии, когда-то первенствовавшей и давшей соки самому христианству… Ретроспективным светом озарит настоящее первое гласное дело по обвинению такого свойства и прежние судебные негласные процессы. Оно зажмет бессовестные рты многим, которые в прежних оправданиях видели подкупы и происки евреев. Оно объяснит, отчего лучшие представители еврейства не оставались глухи и немы по поводу тяжких обвинений. Оно напомнит русским людям о справедливости, одной справедливости, которая только и нужна, чтобы такие печальные дела не повторялись… Оно скажет русским следователям, что не увлекаться им следует суеверием, а господствовать над ним, не поддаваться вполне лжесвидетельству и ложному оговору, а критически относиться к фактам и воспринимать их после тщательной всесторонней проверки, для которой даны им законом все средства. Оно скажет русским прокурорам, что дороги и любезны они обществу не только как охранители общества от преступных посягательств, но и в особенности как охранители его от неосновательных подозрений и ложных обвинений [...] что для правильности судебного убеждения нужен тяжелый труд изыскания реальной правды, а не полет воображения художественно правдивого драматурга…
Я окончил; мне не очень нужно просить вас, господа судьи. То, что составляет конечную цель защиты, вы дадите нам не в силу нашей просьбы, а в силу вашего убеждения и справедливости. Мне остается поблагодарить вас за то внимание, с которым вы терпеливо выслушали меня и с которым еще ранее вы предоставили нам полную возможность выполнить лежащий на нас долг. С полным спокойствием за участь защищаемых мною, непоколебимый никакими опасениями, я вручаю их вашей мудрости и правосудию. И да будет настоящее дело последним делом такого свойства в летописях русского процесса".
Итак, произнеся эту пафосную речь, П.А.Александров выиграл процесс, евреи получили свободу. Но примерно в те же дни в соседнем уезде жительница города Гори Екатерина Джугашвили понесла сына, которому предстояло еще сыграть страшную роль в истории русских евреев, а через десять лет после суда над сачхерскими евреями, в Австро-Венгерской империи родился другой мальчик Адольф Шикльгрубер, через несколько десятков лет вознамерившийся найти «окончательное решение еврейского вопроса», называемое в современной историографии Катастрофой… До «дела Дрейфуса» оставалось пятнадцать лет, до «дела Бейлиса» — тридцать четыре года…
Летом 1976 года проводили мы с семьей отпуск в чудном месте — поселке Новомелково, в 130 километрах к северу от Москвы, снимали там у милой бабульки с вполне танахическим именем-отчеством Анна Семеновна веранду ее большой избы. Днем пользовались услугами турбазы «Верхневолжская», что была через дорогу: питались, ездили на экскурсии, катались на турбазовских лодках между заповедных островов Иваньковского водохранилища. Идиллия была, одним словом. С бабулькой нашей были самые лучшие отношения — я с утра натаскивал ей несколько ведер воды из колодца, а она нашему младшенькому тайком забрасывала за пазуху свеженьких огурчиков с грядки, дабы разнообразить общепитовскую жратву… Как-то вечером сидим с ней по-деревенски у калитки, и разговор сам собой зашел о нашем Узбекистане. Анна Семеновна вспомнила времена строительства канала имени Москвы и узбеков, которые там работали — в халатах, грязные, вонючие (как я сейчас понимаю — зеки).
— Но хуже всех, — неожиданно беспричинно продолжила она, — это евреи. Они кровопийцы. Пьют христианскую кровь.
Ну что с этим поделать, если русская женщина, крестьянка, судя по всему, в глаза живого еврея не видевшая (это я сужу по своей внешности, ошибиться невозможно), априори убеждена, что мы — кровопийцы?!
Стали мы после этого шутя обзывать нашего пятилетнего младшенького, в ту пору кудрявого худенького блондинчика — кровопийцей!
… Не мне, конечно, судить Петра Акимовича Александрова за наивность — через век с четвертью явно видна ошибочность его либеральной веры в разум и прогресс. Не знаю, взялся ли бы он сегодня спасать террористку при несомненном наличии состава преступления? Я знаю только одно, мир гораздо жестче и консервативнее, чем нам хочется, и чем больше все изменяется, тем больше все остается по-прежнему. За примерами далеко ходить не надо. Только в феврале-марте 2002 года в упомянутой Александровым Сирии и в активистке ближневосточного «урегулирования» — Саудовской Аравии появились публикации о ритуальных убийствах евреями иноверческих детей для обеспечения их кровью обрядов Пурима и Песаха. А в демократической Польше, рвущейся в бомонд цивилизации — ЕЭС и НАТО, в одной из церквей вывесили картину, изображающую технологический процесс добывания евреями крови из живого христианского младенца. На дипломатический демарш нашего МИДа польское правительство резонно сообщило, что у них демократия, и оно не вмешивается в дела церкви. Обращение к Ватикану, вроде бы лет сорок назад отказавшемуся от «кровавого» навета и возглавляемому пока что самым, если так можно выразиться, «юдофильским» Папой за всю историю христианства, также ничего не дало…
C'est la vie! — как говорят на родине Дрейфуса.
Впервые опубликовано в еженельнике «Еврейский камертон» — приложении к газете «Новости недели». 18-25 апреля 2002 года
