Яков Шехтер
Слово «демократия» превратилось в заклинание современного мира, этакую мантру, от одного произнесения которой любая проблема должна сама собой немедленно обустроиться, причем наилучшим образом. Все, решительно все, сегодня объясняют наличием или отсутствием демократии: бедность или процветание, упадок культуры или ее подъем, войны, перевороты, восстания и победы на Олимпиаде. Демократия – признак прогресса, знак движения в ногу со временем.
Несколько тысяч лет назад, когда далекие предки современных европейских и американских демократов гонялись друг за другом, сжимая в руках каменные топоры, Всевышний обратился к Моисею:
– Выбери Бецалеля, – сказал Он, – и пусть тот сделает убранство для моего Храма. Но сначала спроси у евреев.
– Зачем? – удивился Моисей. – Если Бецалель хорош для Тебя, он будет хорош и для евреев.
– Нет, – ответил Всевышний. – В Храм будет приходить весь народ, и поэтому тот, кто его строит, должен быть посланником всех. То есть – признан всеми.
В этом небольшом диалоге кроется один из основных принципов современной демократии. Еврейские общины издревле были устроены таким, демократическим, образом. Закон, например, запрещает царю, или президенту назначить раввина в какой-либо город, без согласия живущих в этом месте евреев.
«Народы созрели для демократии», – утверждает президент Обама, и в качестве примера ссылается на «бархатную» революцию в Грузии, «оранжевую» на Украине, «красную», происходящую на наших глазах в Ливане. Но является ли стремление народов к определенному виду устройства общества залогом улучшения существующего мира? Не нужно забывать, что Гитлер пришел к власти самым, что ни на есть, демократическим путем.
Сразу за описанием утвари, изготовленной Бецалелем, Тора рассказывает нам о жертвоприношениях. Отвлечемся на минуту от протестов «Общества защиты животных» и попробуем посмотреть, для чего приносились жертвы, в чем их смысл и значение.
Предположим, житель галилейской деревушки реб Хаим, не про нас будет сказано – согрешил. И полагается ему в качестве искупления принести жертву в иерусалимском Храме. Самый разгар жатвы, или сева, а он должен бросать хозяйство и отправляться Иерусалим. Два дня пути, сначала с горы, а потом в гору.
Нечего делать, собирается реб Хаим, берет в котомку немного провизии, тфиллин, таллит и выходит из дому. У калитки встречает его сосед.
– И куда это вы собрались, реб Хаим? – спрашивает он, увидев дорожную одежду и котомку.
– Да вот, в Иерусалим, – отвечает реб Хаим.
– А-а-а, – многозначительно протягивает сосед. – В Храм, значит?
– В Храм, в Храм, – потупясь отвечает реб Хаим, и выходит на дорогу.
Неудобно реб Хаиму, неприятно. Уже представляет он, что будут говорить соседки, как станут насмехаться мальчишки над его детьми, и тяжко, тяжко становится на сердце.
Два дня добирается реб Хаим до святого города. Дождь его поливает, или жарит солнышко, спит он на лавке в дорожной харчевне, молится в непривычном миньяне. Но вот, наконец, Иерусалим. Спешит реб Хаим на рынок, покупать животное для жертвоприношения. А цены на рынке – ой-ей-ей! Кусаются цены! Долго ходит реб Хаим, пока не подыскивает подходящее животное, покупает его и берется за веревку. Но животное хоть и жертвенное, но не дурное. А жертвенным становится оно и вовсе не желает, поэтому упирается всеми четырьмя ногами, и старается наподдать реб Хаиму молодыми рожками.
Весь мокрый от пота притаскивает реб Хаим упрямую скотину к входу в Храм. А там уже выстроилась длинная очередь из таких же грешников. Неудобно реб Хаиму, неприятно. Всегда считал он себя достойным, уважаемым человеком, и вот, в какой компании оказался.
А молодые коэны, – вот же мальчишки негодные! – так и норовят посмеяться над грешниками. Вопросы ехидные задают, рожи корчат. А один, взял да и полоснул ножом по веревке. Животное сразу шасть – и побежало. Уж бегал за ним реб Хаим, бегал, насилу поймал. Взял его покрепче за ухо, веревку затянул и обратно к воротам. А очереди уже прошла. Опять в конец становись! Добрался, горемыка, до ворот Храма, а там священник давай расспрашивать, что за грех, да как сделал, да что думал при этом. А потом на животное глянул и совсем рассердился.
– Ты что же это, – говорит, – человек нехороший, Всевышнему порченное подсовываешь?
– Как, порченное! – удивляется реб Хаим. – Я же самое лучшее покупал, непорочное!
– А это что? – тычет священник пальцем в порванное ухо. Видимо, не рассчитал свои силы реб Хаим, перестарался, животину удерживая.
Опять все с самого начала. А денег-то уже нет. На еду и ночлег не остается. Неудобно реб Хаиму, неприятно. И принеся жертву, спит он голодным на улице, и зарекается в жизни своей не совершать грешные поступки.
Храм, во всем своем великолепии и святости, был нужен для нравственного очищения народа. Без морального совершенствования человека теряют смысл жертвы и торжественные церемонии. Так же и демократия, всего только инструмент, способ правления. Нравственность, духовное содержание общества, должны нести религия и культура. Надеяться, будто один только способ голосования сделает человека лучше, по меньшей мере, наивно.
