Михаил Каганович, Иерусалим
 
МАЦА!
Как много в этом слове…
 
Как говорится, «тех, кто кушает мацу, узнаём мы по лицу», а где и как она в промышленных условиях производится, знают далеко не все. Чтобы самому поучаствовать в этом процессе, украинский (в прошлом) газетчик, новый репатриант, нанялся на работу в израильскую мацепекарню. 

«MADE INJERUSALEM,ISRAEL»
 
Итак, маца. Как много!
Известная иерусалимская фабрика «Иегуда-мацот» с осени и практически до самого Песаха ежедневно отгружает 30-тонные морские контейнеры в Бразилию, США и Европу, в Аргентину и Россию и трейлеры отвозят контейнеры прямиком в Ашдод или в Хайфу, в порт. На пачках и коробках написано: «Испечена в святом городе Иерусалиме…». Главным образом именно из-за этого наша продукция пользуется таким спросом в мире.
 
Однако эта в полном смысле слова горячая и злободневная новость о жаркой продукции печей израильских мацепекарен не горяча уже примерно с прошлого ноября. Как минимум за полгода до Песаха вовсю начинают выпекать и экспортировать пресный пасхальный хлеб в Иерусалиме, Ришон-ле-Ционе, Кфар-ХАБАДе. Мне довелось потрудиться и на квадратной машинной иерусалимской маце, и на круглой, особой степени кошерности, которую вручную делают любавичские хасиды-хабадники.
 
Как говорится, «тех, кто кушает мацу, узнаём мы по лицу», а где и как она делается знают далеко не все. Чтобы самому поучаствовать в этом процессе бывший газетчик – новый репатриант нанялся на работу в мацепекарню.
 
Работа не из лёгких. Однажды мне сказали: «Сегодня сачкануть хочешь?». Оказывается, была возможность оторваться от конвейера и погрузить морской контейнер на Австралию. Я согласился с радостью. Ящики таскать всё же лучше, чем монотонно собирать мацу в пачки по 13 штук. «Ты её не считай, а накладывай примерно вот по эту отметину на транспортёре», — подсказал мне шёпотом, наклонившись к самому уху,  товарищ. «Будешь считать, и во сне не перестанешь, она тебе и ночью приснится».
 
«Мужики! Кто-то фиговничает!» — заорали вскоре на упаковке, когда конвейер донёс мою работу туда, и халтурно отсчитанная по совету из самых добрых побуждений пачка мацы полетела в голову моему советчику. Нравы здесь крутые. Наверное, и на кирпичах, на которых тяжко трудились Праотцы наши в стране египетской они были не лучше. Одно из предназначений праздника Песах – напомнить нам о том, как нас тяжко там угнетали. Но если самолично на себе не испробуешь, никакая Пасхальная Агада тебе этого по-настоящему не донесёт.
 
А ещё мне доверяли на маце ручной выработки в Кфар-ХАБАДе отмерить и налить в блестящий таз с мукой порцию специально отстоянной воды. Лить надо было быстро, резко, так как на всё про всё от замешивания теста до выпечки не более 18 минут, иначе не будет кошерно. Это число, как известно, священно у евреев и гематрически равняется слову «жизнь». Но и нельзя было при этом поднять струёй мучной пыли, чтобы она не оседала на мокрых стенках кувшина и не заквашивалась бы. Как говорил Папанов: «Аккуратно, но сильно» делать это надо было.
 
И весь процесс разделки теста и выпечки проходил как бы по этому правилу. Похожий на добродушного Карлсона черноглазый молодой полненький хасид делал каждый раз своими сильными руками 72 движения в тазу (я считал специально!), успевая при этом поиграть со струёй, как Ихтиандр с медузой, пропустить её между пальцами, не касаясь. Потом он перебрасывал полуготовый, растрёпанный гулик теста дальше, на столы, где его выбивали другие трудяги до умопомрачения тяжёлыми железными трубами-рычагами, прикреплёнными одним концом на шарнире к столу, снимал и выкидывал в урну одноразовые парчатки, надевал каждые 18 минут новые.       
 
«Каталы», я про себя назвал их так, выбивали и выкатывали тесто тоже мгновенно, но рассудок при этом померкнуть успевал: а ну-ка, попробуй так целый день! Зато за каждый выбитый ком платили потом наличными и весьма неплохо.
 
Когда я расставался с Кфар-ХАБАДом, приказчик хозяина у кассы сказал мне: «Я тебе, сколько обещал платить в час, когда ты нанимался на работу, минимум? Я тебе наброшу ещё по доллару за час, потому что ты к нам из Иерусалима на работу ездил, на дорогу тратился». «Спасибо, конечно», — говорю, — «Но за что такая честь? Я ничем не лучше других. А приезжать по утрам в Кфар-ХАБАД – это был мой личный выбор, мне хотелось посмотреть хабадскую израильскую столицу».
 
Но было приятно, конечно, что обошлись со мной так внимательно. При этом никто ведь и не знал, кто я и что я: что приехал я написать потом репортаж о них. Я этого никому не говорил. Не за деньгами я на работу нанялся, а для впечатлений. Приятно было, что очень по-доброму отнеслись не именно ко мне, а в моем лице вообще, к человеку.
 
О Кфар-ХАБАДе остались у меня воспоминания очень приятные. В объятья там друг другу с поцелуями не бросаются, хасиды молча и упорно работали, лишний раз и не улыбнутся даже, зато и не унижали там людей, как это бывает на других производствах, и такое мне тоже довелось в Израиле увидеть… Когда в первый день смену отработал, сердце ныло от усталости, когда уезжал из Кфар-ХАБАДа навсегда, оно тоже вдруг заныло, но уже по другой причине…
 
…А тонко раскатанные круглые листы мацы между тем набрасываются на длинные буковые палки и пекарь отправлял их на под печи, где газовым горелкам добавляют жару кривые маслиновые чурки, пламенные, алые, прозрачные. Два мощных вентилятора с двух сторон и открытая настежь дверь на улицу не давали никакого эффекта. Мокрый пекарь работал, сняв арбаканфот, полуголый, постоянно что-то жевал и всё время пил. Ну и я рядом с ним потихоньку дымился весь в саже. 
 
Бук – лёгкое и твёрдое дерево, не успевает обгореть, только окалиной обрастают эти шесты после каждой ходки в печь. Поэтому их всякий раз тут же шкурят наждачкой. Это называется «чесать палки» и это отдельная специальность в мацепекарне. Пекарь, не глядя, потом бросает отработанные шесты за себя назад, не увернёшься – получишь между ног. Быть поворотливыми, сильными – там общее качество и требование для всех, на каком бы участке ты ни работал. И даже в упаковочном цехе, который я про себя назвал почти по Ильфу и Петрову «быстроупак», где уже через 18 положенных святых минут грудились готовые к отправке тёплые ещё упаковки мацы, надо было не только ловко управляться с коробками и ящиками, но и стараться не порезаться острым картоном. Бывало резанёшься, сразу бежишь сделать нетилат-ядаим, омыть руки то есть. Случайной крови не должно было быть и близко нигде, никакой. Б-же сохрани! Ну, это понятно. Хотя, все еще по темной забитости человеческой понятно это не всем, не везде, и не всегда…
 
 
ЭТО ВАМ НЕ САЛО В ШОКОЛАДЕ, ЭТО ПОКРУЧЕ БУДЕТ
 
Сало в шоколаде, как прикольный символ национальной украинской еды выпускают ради смеха на Украине. Мы же делали мацу в шоколаде, но на полном серьёзе, как один из видов ассортимента. Очень вкусная, кстати-то, вещь. Многие находят в маце особый вкус, многим она нравится настолько, что её едят круглый год. Мой папа, например, в свое время доставал всех своим бесконечным мацебраем в духовке, которым он щедро гостей угощал. Запекал его с орехами и изюмом.
 
Мы на иерусалимской «Иегуде-мацот» уже даже после окончания праздника Песах получили из-за границы спецзаказ на 10 тонн мацы! И, по-моему, на столько же мацовой муки-мацемела. Чтоб нашим евреям было на здоровье, если они так любят мацу и галкес в бульоне, если за пасхальные дни не наедаются, как следует. Я же её с некоторых пор ненавижу. Да и за что её любить? Это хлеб несвободы нашей, хлеб рабства. Как мы на той маце пахали, это ж не передать!
 
Нет, тут я кривлю душой, говоря, что мацу не люблю. Как можно ее не любить? Просто я настолько ее объелся – самой лучшей – горячей с конвейера, такую ни в одном магазине мира не купишь.
 
Что испечено для Песаха, нельзя по религиозному закону продавать после. И вернутся потом из торговой сети целые поддоны, ящики, коробки и пачки недопроданной прекрасной свежей мацы, испечённой с таким трудом и такими премудростями. Всё это ломается, пересыпается столь же качественным мацемелом, немного залежавшимся на складе великолепным шоколадным печеньем и за бесценок уходит в кибуцы или арабам, кормить их курочек. Так исстари повелось: где варганит свою еду еврей, там кормится и араб.
 
Старую мацу мы изломали, изничтожили, загрузили ею вагоны для отправки на корм скоту (этот момент запечатлен на снимке. Столько мацы сразу вы когда-нибудь видели?) и тут же мы включили миксеры и конвейеры для производства 10-ти тонн мацы новой, по спецзаказу зарубежному.
 
Для человека, совершенно ничего не знающего о еврейской традиции, всё ещё живущего слухами и предрассудками поколений его тёмных предков и впервые случайно оказавшегося в мацепекарне (со мной работали на маце в Израиле больше чистопородных русских, чем евреев), по-прежнему очень любопытен и волнителен вопрос: а где ж тут кровь христианских младенцев наливают? На полном серьезе у меня русские ребята там такое спрашивали…
 
Мы не будем сейчас объяснять обшеизвестное, что кровь у евреев вовсе запрещена в пищу любая, кроме разве что, рыбьей, если, конечно, найдётся такой охотник рыбью кровь употреблять. Но я не могу, рассказывая о маце, и обойти совсем молчанием тему кровавого навета, потому что во многих жив ещё этот мрачный предрассудок.
 
 
МЫ С ТОБОЙ ОДНОЙ КРОВИ — ТЫ И Я
 
Работая, нет, не на маце, а ещё по своей основной специальности журналиста в районной газете «Красное знамя» на железнодорожной станции Ясиноватая в Донбассе, я однажды дежурил в типографии как раз перед еврейской Пасхой и по традиции угостил коллектив мацой: принёс упаковку и положил на обеденный стол в наборном цехе. Маца в нашей семье на Песах водилась всегда.
 
Даже в советское время мы пекли 12 килограммов по числу колен израилевых, пропуская тесто через специально приспособленные отжимные валики от старой стиральной машинки, и неизменно угощали ею соседей и сослуживцев. Способ предложил мой дядя, тогда – ведущий инженер большого проектного института. Кстати, в эти пасхальные дни, 9-го апреля 2012 года, он, к большому сожалению, умер… Очень жаль…
 
Мацу родители мне присылали в армию. Причём, отец, отставной офицер, прекрасно знал, что посылки обязательно вскрывает дежурный по части. Но капитан с красной повязкой на рукаве не понимал, что это за странные коржики, ему главное, чтобы без спиртного в посылке.
 
«А это чё такое?» — спрашивали меня друзья-однополчане, когда мы грызли мацу в сумерках в кустах за казармой, положив на неё сверху копчёную мойву. «Это святой хлеб и относиться к нему надо с большим почтением», — отделывался я коротким пояснением. «С мойвой покатит», — констатировали, облизываясь, товарищи и бросая скелеты селёдок на колючую проволоку заграждений ракетных позиций.
 
Так в стартовом дивизионе знаменитой 43-й Винницкой армии ракетных войск стратегического назначения, пусковые установки которой были направлены, в том числе,  и на Израиль, евреи с неевреями – кровные братья по оружию – отмечали в брежневские времена Песах.
 
И вот привычка эта угощать в том числе и нееврейских друзей, и сослуживцев осталась на всю жизнь и я принёс мацу в типографию.
 
День проходит, второй, пачка не тронута. «Девушки-красавицы», — говорю я наборщицам и верстальщицам. «Что ж вы не едите? Или вам не нравится наше угощение?». И слышу ответ, от которого, как сейчас выражается современная молодёжь, тихо фигею: «Да вот рассказывают, Мишута, что вы туда христианскую кровь добавляете…».
 
Станция Ясиноватая «не виноватая», что её некому было просветить. Не удивительно, что там всё ещё могут быть живы предрассудки. И историю о тщетной предосторожности своих районных коллег я пересказал потом уже в соседнем миллионном городе Донецке другим коллегам, журналистам областной молодёжной газеты. Все они с высшим образованием и конечно смеются над темнотой провинциалов. Но слышу я от них фразу того не лучше: «Мы знаем, то у вас раньше было, это вы когда-то добавляли в мацу кровь христианских детей, сейчас такого нет».
«…»
 
Мой первый редактор с многозначительной фамилией Гетман (в отличие от Хмельницкого, он был очень хороший человек и в застойное время даже попустительствовал нет-нет да и прорывавшимся еврейским мотивам в моём молодом газетном творчестве) любил повторять, что газетчики, поскольку варятся в котлах на закулисной политической кухне, лучше и раньше всех знают всё.
 
Их ничем не удивишь и ни на чём не проведёшь. Но, оказалось, по части еврейской пасхальной кухни слабы даже всезнающие газетчики, а тогда как же они могут грамотно просвещать народ? Так что полезны, я думаю, будут эти заметки участника мацепекарской страды, готового авторитетно подтвердить и заверить: в мацу, если что иногда и добавляется, то только яичные желтки и виноградный сок! Но зато с этим самым соком такое у нас случалось! Послушайте и кого-то из антисемитов эта уже не выдуманная, а подлинная история о причудах окаянных евреев может обидно встряхнуть настолько, что она затмит собою и навсегда вытеснит из запудренных мозгов вековую байку про кровь.
 
 
ВИНОГРАД РАЗДОРА
 
Единственный  пищевой продукт, который действительно способен стать «яблоком раздора» между евреями и неевреями – это виноград. Тот ещё фрукт! Точнее, не сам он в свежем виде, а жидкие производные из него – сок, вино, виноградный уксус, виноградный компот, и т.п. Нееврею нельзя к ним прикасаться (если посуда не запечатана). Обычай этот тянется с тех давних пор, когда виноградное вино использовалось как в священных обрядах Первого и Второго иерусалимских Храмов, так и в низких деяниях соседних идолопоклонников. Чтоб подчёркнуто от идолопоклонства отстраниться.
 
В иерусалимской мацепекарне нашей как-то дали задание русским ребятам помыть и приготовить фляги для сока. А они перепутали глаголы «лиштоф» (мыть) и «лишпох» (лить) и добросовестно наполнили сорокалитровые фляги дивно пахнущим мускатным довольно дорогим белым виноградным соком винзавода «Кармель».
 
Ругать их, конечно, не стали. На кого обижаться? Объяснить нужно было, как положено, а на «Иегуде-мацот» не до ликбеза, вал мацы гнать надо, там всё только окриками, как на кирпичах в Египте. Так молча подтащили фляги к горловине ливневой канализации и вылили ставший некошерным сок на землю через водосточные трубы.     
 
Русский человек, конечно, может обижаться, что от одного его прикосновения продукт навсегда испорчен, будто он зачумленный какой-то. Но ничего в данном случае не поделаешь, как говорится, религиозный закон суров, но это закон.
 
А у христиан не так? Я как-то случайно оказался с исследовательской исторической миссией недалеко от православной церкви в Иерусалиме. Меня любезно пригласили внутрь, но с порога предупредили: к иконам не прикладываться! Да я вообще-то и не собирался, честно говоря…
 
А у мусульман не так? В студенческие годы однокашник-татарин тайно показал мне Коран. Полистать в руки не дал: «Ты неверный, тебе нельзя…».
 
К чему угодно другому может прикасаться у нас нееврей, даже к еврейской женщине, если она не против (откуда и пошло раздражающее многих еврейство по маме). К виноградному же вину и соку – не моги.
 
И вот миссию эту святую – открывать бутылки с соком и наливать в миксер доверили вашему покорному слуге, автору этих строк. За честь, конечно, спасибо, но ты попробуй открыть полторы тысячи бутылок в смену! Остервенеешь! Я иной раз в порыве горлышки сламывал вместе с пробками, помянешь при этом не раз свою еврейскую маму.
 
 
КАЛОШИ НАСТОЯЩИЕ
 
А миксер отмыть после теста, замешанного на виноградном соке и яйцах, совершенно невозможно. Я вспоминал рассказанное экскурсоводом когда-то в крымской Алупке, как на яичных желтках возводили стены Воронцовского дворца. Камни становятся будто стеклом между собой спаяны. Такая же, «стеклянная» поверхность получается и внутри бункера миксера, после замешивания там теста на желтках. Агрегат становится внутри как бы стеклом покрытый, хоть зубами дери.
 
Когда же обычное мацовое тесто мы гнали для квадратной машинной мацы, миксеры мыли каждые 18 минут. Этим тоже я занимался. Движения должны быть быстры и отточены как у иллюзиониста. Это как разборка и сборка автомата в армии на скорость. Время пошло!
 
Ключом ударяешь по тяжёлым лопастям винта, чтобы сыпалась мука и видны стали пазы, куда вставить ключ. Проворачиваешь, р-раз! Винт в одну сторону, разные резинки и уплотнители в другую. Всё надо отмыть и высушить за 17, 17 с половиной минут идеально, потому что миксер ещё должны потом опять собрать, проверить и подать под загрузку. А уже снова сработал таймер, ревёт сигнал и новый миксер откатывают по рельсам на мойку.
 
С трубой и бункером, на колёсиках и рельсах миксер похож на бастионную пушку времён Крымской войны, где командовал на редутах горбоносый адмирал с безусловно еврейской фамилией, стоит только правильно поставить ударение на первом слоге – Нахимов. Помните, у молодого офицера Льва Толстого в его «Севастопольских рассказах»: «Какой-то солдат, по-видимому, из жидов…». Меня угнетает, что многие из нас, евреев, теперь «из жидов» не на самом деле, не по-настоящему, как бы «по-видимому». Вы поняли, что я имею в виду: сторонимся мы нередко своих корней.
 
Не хотим быть евреями, даже уже здесь, на Святой земле, где нам уже никто и ничто не мешает. Евреи – святой, избранный народ, постоянно выясняют между собой, кто из них религиозный, а кто «светский», торгуются, кому обязательно исполнять заповеди, а кто от них, как нам кажется, свободен. Есть на этот счёт даже меткое идишское выражение «коп ин колошен» (голова в калошах). Песах хорош тем, что хоть на короткое время у многих есть возможность разуть голову и вновь себя евреями почувствовать.
 
Здесь, в цехах мацепекарни, бородатые еврейские солдаты в чёрных кипах – пилотках воинства Шехины (божественного присутствия) катают свои вечные орудия, защищая свою независимость, право во все времена оставаться собой, единым народом, с собственной священной историей.
 
За час вымоешь три миксера, потом час обсыхаешь у печи, весь мокрый, как мышь. Хорошо, я из Донецка привёз с собой отличные калоши, калоши настоящие, красивые, блестящие… Не на голову, не подумайте, на ноги. Не знал, где бы их приспособить в Израиле. Но вот и пригодились.
 
Вначале очищаешь от муки внутреннюю поверхность бункера специальным стёклышком, затем моешь тугими струями тёплой воды под давлением. Сжатым воздухом проходишь все укромные уголки, и опять – водой с жёсткой щёткой. Продували, прочищали, чтоб нигде ничего, ни пылинки, ни соринки, ни мучинки. Наверняка нигде в мире, ни на каком другом пищевом предприятии так тщательно и так часто не моют оборудование.
 
Мне вспоминался рассказ «Жидовка» Куприна, где, на мой взгляд, наиболее полно и ёмко во всей мировой литературе в одной фразе очень здорово дана характеристика еврейскому народу. Говорил трактирщик заезжему господину, угощая его еврейскими яствами: «Может быть пан думает, что это приготовлено как-нибудь грязно? П-сс… Никогда в жизни! Наши женщины всё делают по святым книгам, а уж там написано и как резать, и когда мыть руки…».
 
В прежние времена, когда миквы для омовения устраивали в прорубях; когда, как говорят наши мудрецы, ледяные миквы и нетопленные синагоги были холодными, но сердца были горячими, к правилам ритуальной чистоты совсем строго относились. А сейчас поди заставь наших рабочих просто руки помыть после городского автобуса перед тем, как они мацу начнут собирать с конвейера по 13 штук в пачки, не говоря уже о том, чтобы, как положено по ритуалу, сделать нетилат-ядаим. Да и кто знает, что это такое и как оно делается, это самое «нетилат», если в коллективе половина неевреев?
 
Объявляют, конечно, по трансляции после обеденного перерыва: «Всем сделать нетилат-ядаим». Но, во-первых, никто ведь не проверяет, пионерских сантроек в мацепекарне нет, также точно, как и никому нет дела до того, что там ты принёс с собой на обед и ел, может (и даже наверняка) свиную колбасу из русского магазина, а потом этими же руками пошел собирать мацу в пачки.
 
Я однажды этот вопрос ребром поставил, мне ответили, что по законам кашрута это не страшно, потому что несоизмеримы по объёму количества кошерной массы теста и некошерных частиц, что на немытых ладонях.
 
Вот всё у нас как-то условно, все на уровне сравнений и «элементарных частиц», всему найдут галахическое объяснение, вместо того, чтобы просто пойти и без всяких мудрёных святых отговорок со ссылками на источники вымыть руки с мылом. Уж куда элементарнее? В конце концов, у нас уже и сами евреи условные. В нём капелька еврейской крови, случайно передавшаяся в поколениях на удачу не по отцовской, а по материнской линии, и он еврей. И с головою при этом нередко в калошах. Мне лично от всего этого бывает и грустно, и тошно, и смешно…
 
Было время, я на заре своей репатриантской жизни в Израиле в министерстве культуры сортиры мыл и видел, что довольно часто одинаково солидарно не моют руки даже после туалета как религиозные посетители, так и сами сотрудники главного культурного ведомства нашей страны. А вы мне говорите…
 
Слава Б-гу, повесили в мацепекарне у нас на стене в коридоре ёмкость со специальным спиртовым раствором для мытья рук, и тут же сделали приписку в инструкции по пользованию, почему-то только на русском языке: «Не пить!».    
 
 
ТАКИЕ ЛЮДИ И БЕЗ ОХРАНЫ
 
В кфар-хабадской мацепекарне работали с нами зэки из тюрьмы в соседнем городке Рамле. На тот момент – сокамерники религиозного авторитета Арье Дери. Рассказывали нам, что он от нечего делать лекции на религиозные темы им за решёткой читал.
 
По утрам зэкам этим давали автобусик, и они приезжали на работу сами, без охраны: бежать в Израиле некуда, да и незачем. Хорошие были ребята, главное – отзывчивые и внимательные к другим. Бывало, топаешь на работу от перекрёстка мимо мокрой от дождя апельсиновой рощи, твой же товарищ из свободных граждан мимо на собственной машине на работу промчится, не остановится, только грязью тебя обдаст. А эти обязательно, подвезут.
 
Один из них, когда узнал, что я приезжаю на работу аж из Иерусалима, договорился с водителем попутки и организовал мне ежедневный обратный тремп, чтобы я не тратился на рейсовый автобус. Я его, правда, потом как-то поймал за интересным занятием. Он мокрыми руками, не влажными, а мокрыми, с них натурально стекала вода, развешивал и упаковывал по коробкам супер-кошерную хабадскую мацу. Он из туалета вышел и руки не вытер, спасибо хоть вымыл. А ведь весь главный смысл праздника Песах в том, что пресный хлеб не должен контактировать с влагой, не должен заквашиваться.
 
Я ему говорю: «Дружище, ты ничего не перепутал? Ты не забыл, где вообще-то работаешь?». А он зэк, ему пофиг, срок идет и ладно. Мокрую мацу я собрал и выбросил, заставил его высушить руки. Святая работа наша парню этому была, как говорится, глубоко по барабану, но человек он был хороший. Я вообще такую закономерность за людьми в жизни наблюдаю: бывает, человек богобоязнен, много молится и всё соблюдает, но как личность, мало что из себя представляет. Бывает, наоборот. Человек хороший, но пофигист. Не часто сочетается, чтоб всё вместе и сразу.        
 
Работал у нас зек-Лёня, москвич, в прошлом режиссёр центрального телевидения. Он, в частности, в своё время готовил такую известную музыкальную программу, как «Шире круг». Однажды мы с ним выпили по стаканчику водки, потому что он приехал на работу сильно взволнованным и долго не мог успокоиться. Оказывается, он пригрел в камере бездомную кошечку, а у него её по-подлому забрали, когда он был в пекарне и отправили кошку на живодёрню. Так он там такую забастовку устроил, всю тюрьму на уши поставил.
 
«Морду в Израиле не бей никому», — поучал меня один из наших тюремных помощников, горячий грузинский парень, почти так и не увидевший красот нашей прекрасной страны, поскольку вскоре после репатриации сразу надолго угодил в камеру за драку с отягчающими последствиями. «Вызовут полицию, сядешь надолго». А как не бить, если достали уже? Если частенько встречаешь мошенников, обманщиков, врунов, а полиция на наши заявления никак не реагирует. Кто меня защитит? Гистадрут? Сладкоголосые депутаты наши, которых мы себе избрали? Хочется воскликнуть вслед за Станиславским: «Не верю!».
 
 Народ измельчал, обнаглел, распоясался. В Израиле сейчас всё меньше идеалистов, всё больше молодых крашеных идиотов. Я ещё одну закономерность заметил. Пока получаешь корзину абсорбции, всё вокруг видишь в радужном свете, когда же приходится тяжко трудиться, нервы на пределе и совсем по-другому мир воспринимаешь и на всё больно реагируешь. Я даже на улице перестал подавать. Когда ко мне протягивают руку и просят: «Дай!» Отвечаю в рифму: «Полай! Пойди, заработай, я тебе даже подскажу где».  
 
Немало было у нас на машинной маце желающих над тобой поиздеваться, унизить тебя, просто так, ради удовольствия. Вечно из любой мелочи устраивали склоку, балаган и гвалт, из мельчайшего события, которое и выеденного яйца не стоит – целый сипур, из мухи слона. Там я на себе почувствовал, что значит капо. Капо – это надсмотрщик в концлагере из своих же, из евреев. У нас было немало доморощенных талантливейших прирождённых капо-любителей.
 
Как-то один парень, Петя, сказал: «Как хорошо сегодня, тихо, никто не орёт, мацой не швыряется, обстановка нормальная, не нервозная, всегда бы так…». Петя с тех пор подтвердил свой диплом инженера, годы и годы строит уже в Израиле дороги и мосты. На работе его уважают и ценят. Интересно, вспоминает он ту нашу с ним мацу?
 
Нет, хозяева иерусалимской мацепекарни «Иегуда-мацот» – семейство хасидов Людмиров – люди очень хорошие, грех жаловаться. Мой непосредственный начальник Исраэль Людмир, начальник отделения миксеров, всегда поинтересуется у рабочего,  пообедал ли тот сегодня, есть ли у него напарник, не трудна ли работа. Когда просил подмести муку и крошки вокруг своего рабочего кресла, где он между делом читает Талмуд, Хасидут и Танию, делал это таким тоном, как будто не я у него работаю, а он у меня. А говорят, что при капиталистическом способе производства хозяин-шкуродёр с тебя семь потов выжмет. Бывало, я от усталости начинал халтурить, а Исраэль делал вид, будто этого «не замечает». Не, хороший был мужик!
 
Как и подобает хасиду, он бывал всегда весел и румян и обожал приколы. Иной раз даже с грохотом плясал вприсядку в цехе на железном гудящем полу со своим напарником по взрослым проказам Ариэлем. А когда Шмулика, американца, трудягу, из-за неисправности автоматики подачи ингредиентов обсыпало сверху мерой муки, а потом ещё и облило мерой воды, то есть всё это на Шмулике замесилось, Исраэль долго беззвучно трясся в смехе, положив голову на пюпитр оливкового дерева, за которым обычно читает и учится. Сам Шмулик тоже смеялся.  
 
Люди они хорошие, но символично, что отделение миксеров приподнято над остальными цехами. Слишком высоко они летают и витают, заняты своими святыми книгами, и им лишь бы дело делалось, а взаимоотношения в коллективе их волнуют мало. А это плохо.
 
Самые великие еврейские цадики в истории нашей не проходили мимо угнетения евреев евреями. Знаменитый раби Леви-Ицхок из Бердичева, (где я однажды сладко спал на полу на вокзале в пору своей солдатской юности, подложив скатку шинели под голову), заявил в синагоге при большом стечении народу в праздник, узнав, как тяжко трудятся местечковые дети и женщины в мацепекарнях у иных жестоких хозяев: «Недоброжелатели наши – антисемиты клевещут, будто пасхальная маца замешивается у нас на крови невинных. Но ведь это правда! В ней кровь и пот сотен несчастных трудяг, которые встают затемно и тяжко работают без отдыха от зари до зари!».
 
Тяжёлый труд не так страшен, скажу по себе. Когда он на благо, то в удовольствие, как бы ни был труден. Но ужасно, когда тобой понукают, чуть ли не по рукам тебя бьют, как Ваньку Жукова, если что-то не так сделаешь. Чувствуешь себя, будто в концлагере. А что-нибудь вякнешь поперёк или заступишься за товарища, есть шанс вылететь на улицу. В Торе написано, как Моисей в Египте на кирпичах убил злого надсмотрщика. У многих из нас не раз возникало желание набить морду кому-нибудь из местных капо. Я однажды даже готовился специально, обдумывал такую операцию, вынашивал такой план: момент выбирал, чтоб без свидетелей, и фразу прокручивал в голове, репетировал про себя на иврите, которая сопроводит резкий удар под дых одному гаду: «Ах, ты старая сволочь!». Но так не получалось, чтоб в цехе никого. Может оно и к лучшему…      
 
Дед у нас в Кфар-ХАБАДе был из заключённых, проникновенно так молился у печи, если выпадала свободная минута. Говорят, сидит уже лет 17 за убийство. Меня как-то рядом с ним поставили горячую мацу отгребать. Она дымится, горит, как бумага. Впечатление такое, будто по костру ходишь, только не ногами, а руками. Есть у некоторых народов такая национальная забава, у болгар, кажется. Но мы, простите, не болгары, думал я сам себе. Я не Киркоров. Потом я приловчился: главное горячую мацу в пальцах не задерживать, а одними кончиками легко и мгновенно дальше отбрасывать, отбрасывать, отбрасывать, без остановки. Ну, эти-то, думаю, зэки, им каторжные работы положены, а мне такое за что?
 
Иногда в громадной автоматической печи длиною сорок шагов (я измерял) на «Иегуда-мацот» случался пожар. Я обожал такие моменты. Полноценно бороться с огнём можно было только тогда, когда конвейер вынесет пламя наружу. С огнетушителями на перевес смена молча ждала. В такие минуты можно было передохнуть, расслабиться и удовлетворённо подумать: «Гори она огнём, эта работа!».
 
 
ШЕСТЕРО ПЯТЫХ СЫНОВЕЙ
 
Но не в трудной работе, повторяю всё дело, а во взаимоотношениях между людьми на ней. Меня маца интересовала не как таковая. Это аскетичный продукт, в котором только два составляющих: мука и вода и сколько-нибудь заметного, интересного в ней самой, как таковой, нет ничего. Как и в пустыне. На востоке говорят: «В пустыне нет ничего красивого, красота – в сердце бедуина».
 
Философия явления под названием «маца» была мне интересна. Всё, что за ней и вокруг неё, главным образом, конечно, людские – взаимоотношения. И был у нас на маце в этом смысле один прискверный случай.
 
Приехали на сезонную работу по приглашению хозяина шестеро ребят из Киева. Встретили их не очень хорошо. Поселили скученно, с водой там у них в общежитии какие-то были проблемы, жаловались, что помыться нечем. Вечно голодные. Я назвал их про себя «шестеро пятых сыновей».
 
Дело в том, что в пасхальной Агаде говорится про четырёх сыновей из одной семьи с разными характерами. Один мудрец, другой простак, третий злодей, четвёртый не умеет спросить. Такие разные типы в нашей единой еврейской семье, символизирующие всех нас. Любавичский ребе называл ещё пятого сына. Это советский еврей, на долгие годы вовсе отлучённый от традиции отцов. Как будто бы и не злодей, и не простак, этот пятый сын, он и спросить рад бы, да не знает о чём, природной мудрости в нём хватает. Но сын, как бы выпавший из семьи, блудный сын. Ребе говорил о том, как это важно, вернуть его в семью. И вот как раз за тем эти ребята и приехали. Не столько, чтобы заработать, больше приобщиться, но с первого же дня, что называется, влипли.  
 
Я пытался им помочь, но что я могу? Ну, купил одному фалафель, угостил. Ну, принёс им сковородку из дому… Главное, пробовал их успокоить и обнадёжить. Старался их приободрить и уверить, что все их злоключения не от злого умысла, никто этого специально не желал, а из-за какой-то случайной несогласованности. Я старался переключить внимание с бытовых проблем на красоты земли Израиля, на то, что они ни чем не лучше тех поколений евреев, которые стремились к своей легендарной земле и терпели здесь при этом еще и не такие лишения. Призывал их отнестись к этому как игре, аттракциону в стиле «Последний герой» и хоть немного почувствовать себя первопоселенцами былых времён, у которых в конце концов всё счастливо устроилось.
 
Куда там! Как тяжело вселять бодрость духа в человека разочарованного, чувствующего себя обманутым и никому не нужным. На каждое твоё слово – целая тирада горечи в ответ.
 
Посоветовался в коллективе, что делать? Надо, мол, ребятам помочь. Наши мне ответили: «Ты что им, нянька? Выживут!». Ясно, что не пропадут, но разве для того, чтобы выживать, они сюда приехали?
 
И вот пока я ходил и интеллигентски терзался, чувствуя угрызения совести, что рядом со мной прозябают товарищи, один из них отыскал в самом дальнем углу телефонного блокнота случайный номер друга детства в Хайфе, с которым не виделись уже много-много лет и, ни на что не надеясь, позвонил.
 
Любой в Израиле знает, что иной раз тебе здесь не помогут даже ближайшие родственники. Иной раз лучший друг удавится за шекель. Но полузабытый друг из такого далёкого детства… страшно обрадовался и немедленно примчался на своей машине из Хайфы.
 
Парня этого он тут же забрал к себе. Отмыл, накормил, приодел, показал красавицу-Хайфу, дал денег и вскоре вернул на место с громадным количеством продуктов на всю компашку неудачников. Помнится, что одной курятины тот с собой приволок что-то килограммов десять. Не всё так плохо вокруг, оказывается. Есть, есть они, замечательные примеры! Еврейская традиция не зря говорит: «Там, где нет человека, – ты будь человеком». У нас, у евреев, не принято на кого-то кивать. Сам возьми и сделай, будь образцом. 
 
Кто-то из наших святых праведников, может быть всё тот же обладатель обострённого чувства справедливости раби Леви-Ицхок из Бердичева, будучи приглашённым на пасхальный седер к хасидам тщательно собирал кусочки мацы со скатерти. «Раби, разве вы не знаете, что в Песах положено преломить три целых пластинки мацы и у нас её много, зачем вы собираете эти несчастные крохи?» — заволновались хасиды. «Что целая маца, когда моё сердце разбивается на такие же вот осколки, когда я вижу, как люди относятся друг к другу» — ответил праведник.    
 
Один из героев Джека Лондона, городской господин, познакомившись на корабле в бурном море с суровыми реалиями жизни, признавался потом, что он пил горькое лекарство под названием Волк Ларсен, так звали его жестокого капитана. Я же могу констатировать, что излечен был от восприятия окружающего мира в розовых и радужных тонах, принимая не менее горькую пилюлю, которая называется «работа в мацепекарне».
 
Согласно традиции, каждый еврей в пасхальные дни должен почувствовать себя, как будто это лично он вышел из рабства египетского. Мне это осознать в полной мере помогла работа на маце. Это была небольшая, хорошая, трудная школа жизни. Но звонок прозвенел, урок кончился и больше меня туда и сдобным калачом не заманишь.
 
 
ЖЕЛАЮ ВАМ
 
Кстати, о калачах. Немного о хлебе квашеном, теперь уже, на исходе Песаха, и ко времени, и к месту.
 
Практически напротив мацовой фабрики «Иегуда-мацот» в Иерусалиме, на той же самой улице, через дорогу, находится снабжающий хлебом всю страну завод Бермана, где также работал в подчинении машгиаха ваш корреспондент, помогая делать хлеб кошерным.
 
Наши мацепекари, рабочие сезонные, всегда в своих разговорах имели про запас бермановский хлебзавод, понимая, что маца – это лишь период в году и потом придётся искать другую работу. Кое-кто заикался насчёт «Бермана», но само это магическое слово наводило на людей панический ужас, потому что ходили слухи: один устроился и не выдержал, сбежал на второй день. А когда крутишь всю смену на хлебзаводе халы, на пальцах такие мозоли!
 
У страха глаза велики, и я предполагал, что слухи могут быть весьма преувеличены, но даже и представить себе не мог, насколько. Два эти стоящие рядом предприятия невозможно даже сравнить: это небо и земля.
 
«Маафият-Берман» тоже не богадельня, и работа там тяжела, даже, пожалуй, намного тяжелее, чем на маце. Делать хлеб очень трудно и тяжесть труда накладывает отпечаток на характеры людей и взаимоотношения.
 
Я снова встретился и с понуканием, и с хамством начальства. Основатель соцреализма Алексей Максимович Горький работал в юности в пекарне и писал потом: «Пот застилал нам глаза… мы ненавидели свою работу…». И мы свою ненавидели тоже.
 
Но тут, на «Бермане», люди по крайней мере хоть улыбаются. Тут люди здороваются. Нормально, вежливо разговаривают, помогают друг другу. Они добродушны и доброжелательны. Тут есть производственная дисциплина и даже то, для Израиля, по-моему, почти небывалое, что можно назвать коллективом. Тут почти не возникает конфликтов, а если даже и случается, то они мгновенно гасятся и разрешаются.
 
 Я страшно удивился, что уже на второй день руководство знало, какие производственные операции удаются мне лучше, а какие хуже, и меня даже спрашивали, где бы я хотел работать, куда меня поставить. Это так непривычно после «Иегуды-мацот», где до тебя никому абсолютно нет никакого дела, где лишних вопросов не задают, где никто никого не знает по имени и всё только: «Алё!», да жестом, да окриком, да посвистом. Гавкнули, рявкнули, и ты урвал копыто на своё трижды проклятое рабочее место. И когда увольняют в конце сезона тоже, махнули рукой: «Свободен!», и ты за воротами, на улице. Даже «до свиданья» не сказали.          
 
Я встретил тут, на «Бермане», всё того же Петю с мацы, помните, который говорил, как хорошо, мол, когда работается спокойно и мацой в тебя не бросают? Спросил: «Как дела на новом месте?» Отвечает: «Родной дом!». Меня это так удивило… Как это такая тяжёлая работа может нравиться и даже стать домом? А вот, поди ж ты. Или это просто Петя такой крепкий человек. Меня не поймёт лишь тот, кому не довелось пройти мацу и кто не может сравнить.
 
Песах – замечательный философский, мудрый праздник, но, в отличие от дня рожденья «к сожаленью», хорошо, что он только раз в году. И хорошо, что всего только неделю. А когда эта аскетичная пасхальная неделя заканчивается, на заводе Бермана всегда бывает на ночной смене традиционный ежегодный «панчер», суматоха, но приятный панчер, радостные хлопоты. Нужно срочно сделать очень, очень много хлеба, вкусного, горячего, свежего и разного. Потому что, как бы ни любили мы Песах с его мацой, а когда высокий белый хлеб на столе, то и стол – престол, и наутро после праздника он во всех магазинах пойдёт нарасхват.
 
Могу рассказать и о том, как пекли мы после мацы на другом заводе хлеб. Но это будет уже совсем другая история.